– Поехали! Печка работает? – голос у Николь дрожит.
Она замёрзшими пальцами нервно тыкает скобу в замок ремня безопасности, наконец попадает. В её глазах зреют слёзы. Отворачивается и замирает, долго смотрит в окно. Эме без лишних слов нажимает на газ.
Машина порошит по снежной дороге. Метель к вечеру усиливается, бросает горсти снега в лобовое стекло, скрежещет им по кузову, затем порывы ветра уносят не упавшие снежинки, те, что полегче, к кромке леса и прячут их в индивелых ветвях. Николь становится тревожно от того, что снег с силой ударяется о железный кузов. Ей чудится, что каждый следующий бросок сильнее предыдущего. «Погода тоже против, что не так? Вон как метель старается, думает, вернусь». На миг Николь поддаётся своим мыслям. Она порывается остановить Эме, сказать ему, чтоб притормозил. Но, видя его уверенные движения, сосредоточенный взгляд, укоряет себя в малодушии. «Чего испугалась? Назад пути нет».
– В мотель? – спрашивает Эме между прочим.
– Куда угодно, но домой я больше не вернусь. Ты говорил про таинственное место, давай туда поедем.
– Что, сейчас?
– Да, сейчас.
Под мерное покачивание Николь задрёмывает. В беспокойном забытьи мелькает раскрасневшаяся мать со вздутыми по всему телу венами. Она кричит: «Не пущу!», замахивается и… Николь открывает глаза.
За секунду до удара Николь успевает увидеть только, как неизбежно быстро приближается лобовое стекло...
– Койоты, чтоб их… Одним больше, одним меньше, только вот стая скоро будет здесь, поэтому надолго я тебя не задержу…
Николь осознаёт, что не может пошевелиться, ни руками, ни ногами двигать не получается. Грудь чем-то сдавлена, дышать трудно.
– Место, говорю, это называется Марсово поле, – Эме оценивающе смотрит не неё снизу вверх и как бы соглашается сам с собой, – да, два фута хватит. – Койоты, чтоб им пусто было…
В голове мутится, Николь судорожно хватает воздух, но это не помогает. Тьма накрывает сознание.
– … минус шестьдесят три…
Глухие слова Эме, словно сказаны через вату, их смысл, не проникают в Николь. «Что с ним? Что со мной?» Вместо ответа она чувствует разрывающую боль в спине, это на какое-то время проясняет сознание. Спина непроизвольно выгибается, всхлипы-вдохи накрывают безвоздушной волной. Морозный воздух щиплет гортань, свободно минуя её, плотно набивается в лёгкие. Она видит Эме с бейсбольной битой в руках, его сбивчивое, тяжёлое дыхание мешает ему говорить, его лицо пугает – такое знакомое, но в эту минуту ужасающе бесстрастное.
– Ты не думай, сестрёнка, я бы поделился, денег мне не жалко, но отец против. Видишь ли, его фирма «Гийом и сын»…
– «Гийом и сын»! – недавний крик матери вырывается из памяти, становится почти осязаемым, причиняя физические страдания.
Сейчас трудно вспомнить, что мама ещё кричала. Она много чего говорила.
– Ма… – что-то похожее на хрип вырывается из груди Николь, – ма…
– Не пущу! – Инез закрывает собой дверной проём и отвешивает дочери пощёчину. – Иди в свою комнату!
– Не пойду! Меня ждёт Эме!
– Этого… этого… из похоронной конторы… – Инез подхлёстывает смелость, с какой Николь возражает ей, и гнев, сдерживаемый годами, выливается в невысказанные Гийому слова, а слова вырываются потоком, сравнимым с горной рекой, – да ни за что! – Кто угодно, только не он! С этими прохиндеями - «Гийом и сын»! – я не дам тебе связать свою жизнь! Знаешь ли ты кто они такие?! Не знаешь! Грязь, вот кто они такие, и деньги у них грязные! Иди в свою комнату, ты наказана!
– Мам, почему? Это бизнес всего лишь, и очень доходный, к твоему сведению.
Николь пытается урезонить мать, но все доводы улетают, как дым в трубу.
– Не пущу, – лицо Инез краснеет от напряжения, на лбу вздувается венка.
Николь, глядя на разъярённую мать, решает, что убежит во что бы то ни стало и больше никогда не приедет в этот дом. Она поднимается в комнату и проводит самую горькую, самую бесполезную и пустую, самую полную ожиданий и надежд ночь.
На восходе Николь слышит лёгкий стук в окно. Эме что, не уезжал? Она на цыпочках спускается вниз, хватает пуховик и вылетает за дверь. На пороге останавливается, чувствуя на себе тяжесть — мать вцепилась в полу куртки и отпускать не собирается. Умоляюще и в то же время непреклонно смотрит красными от бессонницы глазами, мотает головой и выкрикивает одну и ту же фразу, как испорченная пластинка:
– Не пущу! Не пущу!
Николь росла послушной девочкой с мягким характером. И раньше не позволила бы себе резкие выпады в сторону матери, не посмела бы. Всё изменилось, когда она познакомилась с Эме. Мать перестала быть авторитетом в глазах дочери. Поэтому сейчас некоторые вольности кажутся неслыханной дерзостью. И Николь готова быть дерзкой.
– Отпусти, – злобно шепчет она и вырывает полу из материных рук.
Уходит, не оглядываясь, и не видит, как мать, пытаясь схватиться за что-нибудь, взмахивает руками и неловко валится на пол. Её голова, как мяч, ударяется о порог, отскакивает от него, снова ударяется и опускается. Инез вскоре затихает и не двигается.
– … слышишь… Что, "угостить" ещё одним ударом? – Эме видит, что говорит сам с собой, тычет битой Николь в подбородок.
– Эме… – выдыхает она.
– Холод, говорю, здесь аномальный, как на Марсе, минус шестьдесят три всю зиму стоит. Отец, когда узнал про это место, решил здесь хоронить. Для его бизнеса самый социальный вариант. Ему покойников безымянных, «беспризорных» привозят, а оплата идёт из городского бюджета. Ты думаешь, ерунда? Так ему из городов привозят за отдельную плату. Где уж они их находят, не знаю, а мы их сюда. Лишних вопросов мы не задаём, потому и дело с нами имеют. Не затратно опять же. И бояться нам некого, койоты до весны всё равно ни косточки не оставят. Если б не ты...
– Что ты... – Николь чувствует, как от холода ломит кости, как боль начинает обживать каждый сустав.
Если вернуться назад, она понимает, что в тот момент ничто бы не остановило её. Значит, ей суждено оказаться тут? Но для чего? Она собирается с силами и тихо произносит:
– Эме, там мама…
– Да, да, мамаша твоя того, померла, наверное, бедолага. А убила её ты. Сама. Сестрёнка, вот зачем ты родилась? Теперь приходится всё исправлять. Отец, может, и виноват, что жил на две семьи, но это ж когда было, да и дело житейское.
– Ма…
– Вот заладила, – Эме раздражается и бросает напоследок, – компания у тебя тёплая, повеселитесь тут, а мне пора.
Неподалёку слышится вой. Эме встревоженно оглядывается, поднимает биту, закидывает рюкзак на спину и быстро растворяется в темноте. Николь всматривается в ночной лес. Светлыми пятнами с веток свисают здоровенные коконы. Приглядевшись, Николь распознаёт в них человеческие тела. У некоторых нет ног, некоторые съедены наполовину. Марсово поле – своеобразное кладбище безымянных. Вот что это такое! И она тоже тут висит спелёнатым пупсом!
Вой приближается. Ночной покой разрывает нечеловеческий вопль Эме, и снова вой, только совсем рядом. Николь видит их, пять или шесть, небольшую стаю койотов. Их голодные глаза прожигают её, жаждут её крови. Один, посмелее, встаёт напротив неё, подпрыгивает и вцепляется зубами в бок. Остальные, как будто получили команду, тоже подпрыгивают, впиваются в ещё живое тело. Из горла Николь вылетает последнее:
– Ма!..
Луна освещает снег на ветках деревьев, в мороз он особенно искристый, снежные волосы Николь, то ли припорошённые инеем, то ли серебристые от рождения...