Бессмертие. Благословение или проклятие?
Сколько ещё столетий мне нужно, чтобы ответить себе на этот вопрос? Сколько столетий уже прошло?
Я видел лица на картинках в моих руках тысячи раз, и каждый раз они менялись, хотя я и мог угадать их всех: по улыбкам, цветам в руках, бокалам, взглядам...
— Ха! Наконец-то я тебя уделал!
Я перевел удивленный и слегка растерянный взгляд на Ройта, целовавшего последнего туза в своей руке. Его седая борода топорщилась в разные стороны, дряблые морщинистые щеки покрыл лихорадочный румянец. Он шлепнул картой по столу и радостно выстукивая на своих артритных коленях какую-то чечетку повторял как мантру «ну наконец-то».
Не доведут до добра меня мои философствования.
— Что, уделал старого больного человека и радуешься?! — наигранно возмутился я. — Ну конечно, старика любой обидеть может! Сжульничал?
— Если ты старик, то кто я? — Ройт захохотал еще сильнее, — Фил, мы дружим уже сколько? Лет тридцать? А старая развалина из нас двоих — это я.
Улыбнулся. Ройт, увы, прав: время щадит лишь меня.
Старик сгреб карты в кучу, и принялся было собирать их в колоду, но внезапно замер и нахмурился:
— Тихо! Слышишь?
— Часы? — не понял я.
— Да какие часы? Снаружи!
Ройт протянул руку за лопатой и, опираясь на неё встал и тут же оказался около двери. Магия тесного помещения кладбищенской сторожки.
— Нет, ну ты посмотри поганцы какие! — пробормотал Ройт, прильнув глазом к щели у петель. — Опять эти шастают!
Он сердито рванул на себя дверь и вышел во влажный могильный туман. Не желая оставаться в одиночестве, я прихватил с собой метлу и направился следом за другом.
После сонного воздуха сторожки, многократно согретого нашими легкими, ночная прохлада неприятно бодрила. Добровольно я бы в такую погоду на улицу не вышел, а вот посетители кладбища, взволновавшие Ройта, зачем-то это сделали. Совершенно бы не удивился, обнаружив подростков с фонариками, белыми простынями и страшными историями.
Не особо торопясь, я пошел по одной из дорожек, помахивая метлой, как тишину разорвал вскрик и детский плач. Похоже, Ройт встретил нарушителей первым.
Тревожный вопль повторился, и я, сжав черенок, кинулся навстречу голосам, перепрыгивая надгробия.
Мертвые простят.
Признаться, я даже залюбовался зрелищем: Ройт страшно ругался, махая лопатой и бородой. Будь я подростком, испугался бы его поболе любых страшилок, но, возможно, эти даже обрадовались: судя по балахонам и ножикам, дети играли в окультистов и призыв демонов. Матерится Ройт не хуже черта, да и выглядит...
Оказавшись рядом с Ройтом, я невольно сменил амплуа: сектанты оказались не подростками. Хотя казалось бы, чем им могли бы навредить старик с лопатой и худощавый мужчина, но стоило мне издать несколько ужасающих воплей и замахать метлой, как балахонщики бросились врассыпную.
Когда последний из них скрылся в тумане, Ройт сплюнул, бросил лопату и уже свободной рукой обтер вспотевшее лицо. Другая его рука была прижата к груди.
— Ранили?!
Ройт отмахнулся, борясь с одышкой. Как бы давление не поднялось, с такими-то нагрузками, да в его возрасте…
Ройт пискнул и закряхтел. Нет... не Ройт.
Меня ошарашило:
— Они что, ребенка принесли?
Он кивнул.
— На, глянь... Уф. Уроды. — он бережно протянул мне шевелящийся кулек.
Я также бросил свое импровизированное оружие и взял младенца. На вид и правда совсем кроха. Шёлковая чёрная тряпка была исписана смесью древних знаков и совсем не грела ребенка, так что я не опасаясь размотал её.
Девочка сморщила личико и всхлипнула, но слава всем богам, оказалось невредимой. Я стянул с себя свитер и закутал её в кокон.
— Ройт, нужно полицию вызывать. Это же…
— Да. Покушение на жизнь несовершеннолетнего.
Он ещё пару раз глубоко вдохнул, выдохнул, и его одышка перестала меня беспокоить.
— Пошли обратно.
Когда-то давно — по ощущениям в прошлой жизни — Ройт был законником, и наше знакомство состоялось именно на его работе. Ну, а куда ещё может привести дорога бессмертного, не следящего за развитием сыскного дела? Повезло, что я сумел его убедить уничтожить отпечатки пальцев, но с инкогнито и абсолютной тайной о бессмертии пришлось попрощаться.
В сторожке Ройт обзванивал тех, кто без шума мог помочь с ребенком, а я занимался малышкой. Ещё раз тщательно её осмотрел на предмет повреждений и напоил тёплой водой. Если она голодная, на время это даст чувство сытости.
Ройт подвинул ко мне второй табурет и сел. Его брови, как мохнатые седые гусеницы, жили своей жизнью: хмурились, заламывались и извивались, всем своим видом показывая, что их хозяин расстроен и о чем-то напряженно размышляет.
— За последнее время никто не заявлял о пропаже ребёнка, Фил.
— Может, его украли только что? Или...не крали.
Черные рынки и родители-сектанты. Об этой стороне жизни я тоже знал, но предпочитал не думать. Или не хотел: все жизни заканчиваются одинаково: смертью, а я видел их... все.
— Или это был спланированный ребёнок. Для жертвоприношения.
Ройт говорил рублено, с усилием выталкивая слова. Он знал о чем говорит.
Много лет назад, его жена попала в похожую секту и убила их нерожденного ребёнка и себя. Во славу какого-то то ли демона, то ли бога. Я не уточнял подробности, но помню, как корил себя Ройт. За всё и сразу, без разбора.
— Отдадим в приют? — я добавил неуверенности в голос, хотя знал, каким будет ответ.
— Ни за что! — он аж подскочил и сурово посмотрел на меня и малышку. — Лучше я за ней сам присмотрю. Уж воспитать...
Я закатил глаза:
— Ройт, какой «воспитать»? За тобой самим скоро присматривать надо будет! И где ты поселишь ребенка? В сторожке? Пропиской будет кладбище? А как же врачи, детский сад, школа? Ребёнок — не собака, Ройт. Да и...
— Значит, ты удочеришь! — Ройт возбужденно подскочил и начал мерять шагами крошечную комнату. — Это же идеальный вариант!
— Нет, Ройт. Ты же знаешь, я не могу...
— Можешь! Ты мне должен, Фил. Видят боги, я не хотел напоминать тебе, но ты мне должен. Возьми девочку.
Я помрачнел.
Как-то резко на плечи навалилась усталость, в мышцах появилась боль, а затылок потяжелел. Чтобы прикрыть меня тогда, Ройт пожертвовал своей карьерой. А то, что Ройт вспомнил о долге, значило, что он очень серьезно настроен и от своего не отступится.
Бессмертие — моё проклятие. Все, кто окружают меня, рано или поздно уходит туда, куда мне путь закрыт. Каждое «прощай» это моя маленькая смерть, каждый раз я хороню кусок себя, и один только Бог или Дьявол знает, сколько моей человечности лежит под метрами влажной могильной земли.
Но ребёнок... ребёнок влезет под кожу и навсегда останется там. Даже сейчас, держа на руках малышку, я чувствовал её мерное дыхание, как стучит маленькое сердечко под моей ладонью, тяжесть её тельца и хрупкость, присущую только детям.
Нет. Мне нельзя привязываться.
***
Утром, в своей квартире, я уже держал на руках документы о удочерении и новоявленную Кару Леви. Имя, гадко хихикая, предложил Ройт. На вопрос, почему именно оно, разразился сначала хохотом, а потом путанными объяснениями, объявив, что ребёнок будет моей карой за вечную жизнь без забот.
До Кары я жил как муха в карамели: медленно, неспешно и в своё удовольствие. С появлением ребёнка оно вскипело и подобно реке стало утекать сквозь пальцы. Времени категорически не хватало: забеги по магазинам, детские требовательные крики, консультации с врачами, подбор питания... Моя одинокая тихая холостяцкая квартира превратилась в склад детских игрушек, пелёнок и... наполнилась моим счастливым смехом.
Неожиданный, нежданный ребёнок. Кара небесная, не иначе.
Она была везде.
Начав ползать и познавать мир, засовывала свой любопытный носик везде, где только можно, и её первые шаги стали для меня не только огромной радостью. Кара оправдала своё имя, стягивая на пол всё, до чего доставали её маленькие ручки: бумаги, папки с документами, полотенца, коробки, вещи из шкафа... Я злился, психовал, клялся и божился, что ещё одна такая выходка и я поселю её в сторожке Ройта. Малышка в ответ заливисто хохотала, с лопотанием вытягивая из шкафа все то, что я только что туда сложил.
Не смотря на нарушение всех моих правил, запретов и порядков, я привязался к ребёнку. Уже с трудом мог представить себе дальнейшую жизнь без маленьких ручек, которые шлепают меня по лицу. Без требовательных криков и нежности, которой наполнялось всё мое существо, когда Кара засыпала на руках, крепко сжимая мой палец.
Наличие денег позволило нанять лучшую няню в городе и я не переживал за малышку, продолжая работать в лаборатории. Тайна моей вечной жизни так и оставалась не раскрытой. Что-то от меня ускользало, но я не терял надежды выяснить, что именно.
И только жизнь начала входить в колею, судьба напомнила мне, что бывает с теми, к кому привязываешься.
Няня Кары начала жаловаться на её плохой аппетит, вялость и кровь на соске, но списывала на прорезывание зубов. Няне же виднее, правда?
Очередной осмотр врача закончился поездкой в детский стационар. Бесконечные анализы и уколы заставляли Кару не переставая заливаться криком; я сам был готов кричать.
Через неделю поставили диагноз — лейкемия.
Очередная судьбоносная оплеуха привела меня в чувство, вырвав из накатившей апатии: я же химик! Я смогу создать новое лекарство! С моими знаниями и опытом нет ничего невозможного.
Дни неслись с сумасшедшей скоростью, подстёгивая и заставляя нервничать. Лаборанты смотри на меня, как на психа, а я заставлял их работать в три смены.
Но ни какие эксперименты не приносили результатов. Кара получала общее лечение, после которого от резвой и активной малышки осталась лишь блеклая тень. Не помогала ни трансплантация мозга, ни облучение, ни экспериментальное лечение. Болезнь ненадолго затихала, чтобы на следующем обследовании показать всю ничтожность медицины.
***
Я искал лекарство уже год.
Чтобы не оставлять Кару одну, несколько помещений в лаборатории переделали в жилые комнаты, максимально обезопасив. Я боялся.
Не лейкоза, не плохих условий больницы. Я эгоистично боялся, что не успею попрощаться с моей девочкой, если проиграю эту войну.
Я проверял очередные расчеты, которые не принесли результатов. Где же? Где я ошибаюсь? Не может быть такого, чтобы не было возможности вылечить болезнь.
— Па-па, — от неожиданности я дёрнулся, не понимая откуда звук, — па-па.
Я неверяще повернулся к динамику и посмотрел на экран. Камера, направленная на кроватку Кары показала мне её движущуюся ладошку и бездонные глаза.
— Па-па!
Я бросился к ней, едва не миновав дезинфекцию.
Невероятная радость заполнила все мои мысли и чувства. Она сказала папа! Я счастливо расхохотался, и с глупой улыбкой, сияя одноразовым костюмом, зашел к ней в комнату.
— Я тебя люблю, пап, — прошептала она.
Сжав ладонями её щёчки, я, едва сдерживая слёзы, чмокнул дочь в нос, а убрав руки похолодел от ужаса. Щека Кары была в крови.
Как? Что? Почему?
Холодея от ужаса я бросился осматривать дочь, замечая новые кровавые пятна на её руках, шее... Только через несколько секунд я догадался посмотреть на свои руки и понять, что порезался бумагой.
Неожиданная догадка меня осенила: моя кровь это же источник вечной жизни! Как я раньше не догадался?
До мысли о использовании своей крови в лекарстве, время с Карой превращалось для меня в пытку. Я видел как угасает мой ребёнок и сам умирал изнутри из-за чувства вины, не способный что-то изменить. Сейчас же, каждое мгновение было наполнено радостью и предвкушением, что-то внутри меня подсказывало — в этот раз всё обязательно получится.
В эту ночь в лаборатории никого не было. Я спокойно сцедил свою кровь и взялся за эксперименты с небывалым энтузиазмом. Я смогу! Смогу вылечить малышку!
Но ни через день, ни через неделю, ни даже через месяц опыты не дали положительного результата.
Снова ничего.
Найти лекарство стало для меня навязчивой идеей. Я не мог есть и спать. Единственное время, когда меня немного отпускала когтистая лапа страха, это время которое я проводил с дочерью. Она развивалась прекрасным и умным ребёнком. Любознательная, пытливая, я видел интерес ко всему в её глазах. И безусловную любовь ко мне. От этой любви было жутко. Я был единственным, кто мог её защитить, но не смог сделать ничего.
Очередная ночь за рабочим столом. Снова я не понимаю, где допустил ошибку. Консультации с другими докторами и учеными не приносили результатов. Кто-то из коллег скинул научную работу какого-то неизвестного онкогематолога.
Неожиданно для себя, я нашёл ещё один возможный способ лечения — переливание крови.
Снова бесконечные записи и пробирки с кровью. Несколько больных крыс были изолированы и помещены в мини-оперблоки.
Разное количество моей крови с примесями и без было запущено в действие.
Через несколько часов парочка грызунов простились с жизнью. Потом ещё один. И ещё. Я уже начал терять всякую надежду на успех, как решил провести ещё один эксперимент.
Мне вливание заражённой крови никак не повредит, а вот моя «живая» кровь могла быть ответом. Кровь, в которой ещё звучит стук моего сердца.
Это был успех! Крыса выжила.
Мне пришлось сидеть неподвижно рядом несколько часов и одновременно следить за показателями. Когда все закончилось, анализ костного мозга и крови не выявил ни каких признаков лейкемии! Я ликовал! Лекарство наконец-то найдено. Единственный факт, который останавливал меня от немедленного лечения Кары — это количество моей крови.
На полное излечение крысы потребовалось больше половины литра. Значит, на полное излечение Кары мне нужно будет полностью себя обескровить. Не страшно для меня, но какое-то время побуду без сознания. Значит за Карой нужен присмотр. Был единственный вариант — вызвать Ройта.
Друг приехал вовремя. Его глаза тревожно блестели, а руки подрагивали.
— Фил, ты уверен, что все получится? Что с Карой будет все в порядке?
— А, то есть обо мне ты не переживаешь? — какое-то бесшабашное веселье захватило меня, заставляя глупо шутить и издеваться над другом.
— Ты сволочь бессмертная. Что тебе будет? А вот малышка...
— Хватит ворчать, как старый дед!
— Я и есть старый дед, если ты забыл, — он раздраженно одернул медицинский халат и поправил шапочку. — Это вот прям было необходимо?
— Ройт, мы вообще-то в операционной, — я усмехнулся, заканчивая приготовления. — Это все для безопасности Кары.
Она уже была под наркозом и выглядела совершенно беззащитной на большой кушетке, прикрытая простыней. Даже казалось, что она стала меньше ростом и ещё худее.
Меня передернуло.
— Начинаем.
Приборы мерно запикали, заработал насос для переливания.
Мы напряжённо молчали. Не знаю о чем думал Ройт, но я был поглощён лишь рассматриванием дочери, стараясь подметить мельчайшие изменения.
Через какое-то время, её щёчки начали розоветь и я спокойно выдохнул — все идёт как надо. Ещё несколько часов и она будет здорова.
В голове начало шуметь. Мои жизненные показатели падали. Организм, получая больную кровь, начинал отказываться работать. Заложило уши. Я потряс головой, стараясь придти в себя. Сознание медленно уплывало, концентрироваться становилось все сложнее.
Мигнули лампочки и система, подключённая ко мне залилась противным писком.
— Ай-ай-ай, Филипп. Не хорошо считать себя богом.
Чужой голос с трудом пробился через вату. Я поднял взгляд.
Рядом с Карой стоял высокий худощавый мужчина, его фигура была поддёрнута сизым туманом, но я списал это на обман зрения. У его ног сидел доберман, скаля острые зубы.
— К-кто вы? — сухой язык ворочался с трудом, а от долгого молчания слова царапали горло.
— Тот, кого ты явно не будешь рад видеть, — он усмехнулся. — Ты заигрался в Бога, Филипп. Молчи-молчи, я понимаю, тебе уже тяжелого говорить.
Он щелкнул пальцами и писк приборов остановился. Почему Ройт не реагирует? Почему он молчит? Что он сделал с другом?
— Забавные вы, люди. Даже ты, не смотря на подаренное бессмертие, так ничему и не научился за столько лет. С твоим другом все в порядке, не волнуйся. Я остановил время. Тебе, Филипп, нужно будет принять решение.
Мужчина наклонился к Каре и провёл ладонью по её щеке.
— Прекрасная малышка. Но ты зря вмешался в ритуал. Не для твоих глаз он был и не не тебе его было прерывать. Судьба у нас шутница, и всё вышло по её велению.. Филипп, ты мне нравишься, но ты действительно заигрался. Не тебе решать, кому жить, а кому умереть. Ты должен был только наблюдать. Я дам тебе выбор: спасти девочку или дать ей умереть.
Я протестующее замычал, попытался вскочить, но деревянное тело не слушалось. Я не смог даже поднять руку.
— Ты не дослушал, — он поднял руку ладонью ко мне, — она живет, а ты умираешь. Совсем умираешь, Филипп. Или живешь ты, а девочку я забираю с собой прямо сейчас.
Я почувствовал, как мои глаза расширились. Бог. Бог смерти. Чего я не должен был делать? Спасать ребёнка? Заботиться? Почему он решил мне помочь? Мысли вяло шевелились. Но отказываться от предложения Бога нельзя. Как и послать его.
— Я х-хочу, чтобы Кара жила.
Эта простая фраза отняла последние силы и я начал заваливаться. Удара об пол я уже не почувствовал.
Бог подошёл ко мне и присел на корточки.
— У тебя была прекрасная жизнь, Филип. Я рад, что ты не торгуешься и не цепляешься за жизнь. Цепляться тебе тут, кроме как за ребёнка, не за что.
Его прохладная рука легла мне на лоб. Пальцы коснулись век и закрыли их.
Единственное воспоминание за всю долгую жизнь, которое промелькнуло — это улыбающаяся Кара, которая лопочет «Папа».