В ту ночь я долго не мог уснуть и все ворочался в постели, ругая себя за неумеренность в выпивке за ужином. Голова все еще кружилась. Слышался странный шум, словно кто-то сварливо шептался под дверью.
«Ну, дожил, уже мерещится всякое», — подумал я и повернулся на бок.
Однако неясная тревога, кольнувшая сердце, прогнала сон. Я раздраженно откинулся на спину, решая, стоит ли встать и проверить, что там, или списать все на разыгравшееся воображение и попытаться, наконец, заснуть. Полежав еще пару минут, решил все же осмотреть коридор. Сейчас, когда сердце тяжело бухает в груди от надуманных опасений, сон мне все равно не светит.
Я поднялся и в три шага оказался у выхода. Приоткрыл дверь и высунул голову в коридор. Пусто. Свет закрепленных по стенам ламп пульсировал и чуть слышно гудел в тишине. Я уже собирался вернуться в кровать, но увидел в самом конце узкого коридора женщину. Я даже не сразу понял, что это человек. Сотканная из яркого белого света ламп, она казалась призраком, видением, порожденным моим долгим одиночеством.
Не думая о том, что это может быть опасно, я вышел в коридор. Щуря глаза, пытался понять, не кажется ли мне все это. Но, чем дольше смотрел, тем более четкой она становилась. Протянув руку, женщина стала подзывать меня. Подгоняемый волнением и страхом, я, как завороженный, направился к ней.
— Кто ты? — спросил я почти уже в беспамятстве.
— Пойдем, — она снова сделала жест рукой, предлагая следовать за ней.
— Я тебя знаю?
Я всматривался в ее лицо. Оно казалось мне знакомым. От страха ноги мои словно вросли в пол, и женщина, видимо, почувствовала это.
— Вечером. Приходи завтра вечером, — голос ее звенел в гудящем воздухе, подобно перезвону китайских колокольчиков. Она начала таять и скоро через ее полупрозрачную фигуру стал виден вход в лабораторный отсек.
— Подожди, — спохватился я. — Где? Ты не сказала мне, где.
Но женщина к этому моменту уже окончательно исчезла.
Еще несколько минут я пялился на то место, где она стояла, пытаясь понять, что же это было? Единственной здравой мыслью было – галлюцинация.
Такое желанное мной в начале этого эксперимента одиночество сейчас играло со мной, вызывая к жизни полустершиеся в памяти воспоминания, которые я старался забыть. Хотя дело может быть в паре ящиков виски, что я нашел пару недель назад.
Нанимаясь на работу, мне казалось, что я разом решу все свои проблемы. Год в одиночестве посреди космоса. Работа не пыльная: меняй себе освещение и химический состав среды да записывай результаты в лабораторный журнал. Клиенты тихие, растут потихоньку, назло всем издевательствам, даже цветут иногда. Вот она, жизнь – всегда найдет себе дорогу. Если бы не этот оазис за стеклом, наверное, давно бы с ума сошел. А так посмотришь на них, а им хоть бы что. Бывает, конечно, что листья опадут или цветы завянут, думаешь, все – кранты. А нет. Пару дней поболеют и снова головки свои поднимут – цветут и пахнут. Вот только разговаривать не умеют. Им мои душевные муки до лампочки. Хотя за неимением собеседника, и им, родненьким, рассказывал о своих злоключениях на Земле. Да вот только не понимают они. Стоят себе, смотрят на тебя и ни гугу. Вот почему они такие стрессоустойчивые! Не переживают ни за что, не волнуются, не жалуются, не врут, не юлят. В общем, – не люди.
На месте наших ученых я бы не на растениях эксперименты ставил, а на людях. Думаю, тут даже химический состав атмосферы менять не нужно, просто закрыть в этом стеклянном кубе пять человек и наблюдать. Думаю, через месяц они друг друга поубивают.
Я вернулся в свой отсек и лег в кровать. Казалось, что после увиденного я долго не смогу уснуть, но тут же провалился в сон. Мне снилась сотканная из света женщина. Как бы я ни пытался догнать ее в переплетении коридоров станции, ей все равно удавалось ускользнуть, и каждый раз, заворачивая за угол, я видел лишь край ее исчезающего за очередным поворотом одеяния.
Проснулся с уже привычной головной болью. Долго сидел на постели, пытаясь прийти в себя. Пока не сработал сигнал о начале смены освещения. В первое время он повергал меня в панический ужас, и я на всех парах несся к моим подопечным. Сейчас же не спеша надел на ноги меховые шлепки и поплелся в туалет. Затем умылся и в сопровождении настойчивых звуков направился к стеклянному кубу, размышляя по дороге: «А не устроить ли мне им, голубчикам, выходной?» Вот только слушать целый день завывания системы оповещения было не очень хорошей новостью для моих и без того расшатавшихся нервов.
— Ну что, все готовы? Тогда поехали.
Открыв журнал, я попутно переключил освещение в кубе.
Весь день я был свободен. Без дела шатался по палубе. Поиграл в предусмотрительно прихваченный с Земли мини-гольф. Поглазел на осточертевшие за это время звезды в большие окна лабораторного отсека и к вечеру снова набрался. Но в этот раз не столько от скуки, сколько от не покидающего меня волнения – появится ли моя новая знакомая сегодня?
Я лежал в кровати и в приступе нервного возбуждения кусал губы. Уже несколько раз я соскакивал с постели и выглядывал в коридор. И не увидив ее светящийся силуэт, разочарованный, плелся обратно в постель, убеждая себя в том, что вчера она мне лишь привиделась. Крайний раз я даже закрыл за собой дверь и долго крутился без сна, борясь с желанием открыть ее, ведь так я смогу заметить ее свечение.
Не выдержав дуэли здравого смысла и пустых надежд, я встал и, сыпля себе под нос проклятия, направился к выходу. Она стояла в паре метров от меня. И так же, как в прошлый раз, поманила меня за собой. Дойдя до стеклянного куба, что стоял в центре огромной лаборатории, она остановилась.
— Дай мне свою руку, — звук серебряных колокольчиков привел меня в чувство, и я протянул ей свою ладонь. — Не бойся, я хочу тебе кое-что показать, — проговорила она и вдруг обняла.
От испуга кровь с такой силой ударила мне в голову, что на мгновение я потерялся в пространстве.
Крики «Горько!» привели меня в чувство, и я открыл глаза. Передо мной – Нина. Из-под белоснежной вуали на меня смотрят ее живые, словно черные жуки, глаза.
— Я так счастлива, — улыбнулась она не в силах больше сдерживать восторг, томящийся в груди, с силой сжала мои ладони. — Ну что, муж?
А я все смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Господи, я и забыл, как Нина прекрасна. Она снова целует меня, и нежность этого поцелуя растекается в груди теплым маслом. Обхватываю ее, прижимаю, впиваюсь губами в ее мягкие податливые губы, жмусь… Сверху на нас летят лепестки роз. Голоса вдруг смазываются в нестройный гул, я хватаю ртом воздух, руки шарят в пустоте.
Когда я открываю глаза, вижу лишь залитый мертвенно-белым светом стеклянный куб. Взгляд выхватывает белые лилии за стеклом. Точно такие же, что были тогда у Нины.
Ни мини-гольф, ни освещенный загадочным светом куб, ни выпивка – уже не могут отвлечь меня от назойливых мыслей. Я могу лишь надеяться, что моя таинственная незнакомка появится и сегодня. Решил не ложиться и, пока не начали слипаться глаза, сидел на кровати, тупо пялясь в пустоту. Вдруг сердце мое кольнуло уже знакомое беспокойство и, порывисто поднявшись, я вышел в коридор.
Гостья моя стояла на том же самом месте, что и вчера, и пристально, но совершенно бесстрастно смотрела на меня. Она протянула руку и, заполучив мою ладонь, направилась к лаборатории. Как и в прошлый раз, ее руки сомкнулись у меня на талии, и я невольно закрыл глаза, оказавшись в теплом коконе ее объятий, а когда снова открыл, оказался в больничной палате. В моей руке – маленькая влажная ладонь Нины, на ее лице страх и отчаянье. Она жмурится, закидывает голову, кривя губы в плаксивой гримасе, до боли впиваясь ногтями в мою руку. Я абсолютно жалок, и эта моя беспомощность застыла в груди огромной ледяной глыбой. Я могу лишь убирать дрожащей рукой волосы с ее мокрого лба и шептать почти в отключке: «Потерпи. Потерпи, родная».
Вдруг небольшую палату разорвал неестественно громкий крик. И все то, что казалось пугающе-враждебным, растворилось в нем, словно из-за тяжелых грозовых туч выглянуло солнце.
— Поздравляю, у вас девочка, — и женские руки в белом халате протягивают мне маленький беспомощный комок.
Я чувствую ее тяжесть и хрупкость. И лед в груди вдруг начинает таять, и вот он уже затопил сознание полнейшим счастьем и, не удержавшись внутри, пролился горячими слезами на мои мертвенно холодные щеки. Я боюсь пошевелиться. Так и стою, как дурак, с вытянутыми руками, по-рыбьи открывая рот, не в силах сказать что-то членораздельное. И только через пелену все еще стоящих в глазах слез смотрю на такое же счастливое лицо Нины.
Не успел я снова посмотреть на дочку, как почувствовал жесткое кольцо рук на моей груди. Мы плыли с моей таинственной незнакомкой среди звезд. Я видел и сверкающий в свете двух солнц корпус моей станции, и ярко освещённую лабораторию, за стеклами которой виднелся разложенный на полу мини-гольф.
— Кто ты?
— Ты привел меня, — мелкими отколками льда заколол щеку ее шепот.
Я силился проснуться, ведь ничем иным, кроме как сном, все это не назовешь.
— Я хочу сделать тебе подарок, — между тем продолжила моя спутница, касаясь щекой моей щеки. — Где бы ты сейчас хотел оказаться?
Я повернул к ней голову, глаза ее ничего не выражали, кроме какого-то безжизненного внимания. Я хоть и медлил с ответом, но уже точно знал, где хочу сейчас быть. Не успел я раскрыть рот, как космос, звезды – все это исчезло. Я ощущал под собой мягкое сиденье кресла в зрительном зале. Вокруг множество людей, и все они, как один, затаив дыхание, смотрят туда – на сцену, где в свете софитов играет моя девочка. Моя маленькая Лилия.
Но только сейчас не громкий крик, пронзивший тишину палаты, а скрипичный пассаж, оборвавшись на излете, так и остался звучать у меня в ушах.
Сегодня на станции было холодно. Уже не в первый раз барахлила система обогрева, и я был вынужден закутаться в шерстяной плед. И теперь, похожий в этой плащ-палатке на хмурого амиго, шатался по лаборатории взад-вперед, как волк в клетке, не в состоянии ни на чем сосредоточиться. Я ждал и боялся вечера. Во мне проснулся страх. Тело мое реагировало на стресс болезненной слабостью и головной болью. Возможно, во всем виноват чертов холод или я просто заболел. Обещание себе больше не пить я тоже не сдержал и к тому времени, когда должна была появиться моя гостья, уже на ногах не держался.
Появилась она, как всегда, неожиданно, и уже через мгновение я был трезв, как священник в воскресенье. Сегодня ее вид пугал меня. Мне хотелось забиться в самый дальний угол станции и, сжавшись в комок, стать невидимкой. Я не понимал, с чем была вызвана моя паника. Возможно, во всем виновата чертова лихорадка?
— Я болен, — пытался дать ей отпор, вскочил со стула, но мою гостью не испугали ни мой громкий голос, ни горящий упорством взгляд. — Пожалуйста, — я сел обратно на стул и закрыл лицо руками.
Кружилась голова, и я невольно закрыл глаза. Но минуту спустя, открыл их снова.
Я отъезжаю от дома и, навалившись на руль, пытаюсь разглядеть в окне силуэты жены и дочки. Машу им рукой и, повернув руль, выезжаю со стоянки.
— Не бойся, милый, — рука моей ночной гостьи плавно скользит по моим волосам.
Я только сейчас понимаю, на кого она так похожа. Ничего еще не успеваю сообразить, как картинка вдруг начинает рябить и прыгать, беспорядочно меняя кадры. В моей руке металлическая пряжка ремня безопасности. Я помню, как склонившись над дочерью, никак не мог попасть в щель замка. А потом, чмокнул ее в лоб.
— Я уже давно не ребенок, — притворно надув губы, проворчала она, но почти сразу улыбнулась мне.
— Ну что, все готовы? Тогда поехали, — взглянув в зеркало заднего вида, я повернул руль, и автомобиль плавно выехал со стоянки. Нина крутила ручку магнитолы, пытаясь найти нужную радиостанцию. Треки обрывались на полуслове, полуноте и сразу же сменялись новыми полусловами и полуаккордами.
Картинка снова запрыгала, как заевшая пленка в проекторе. Визг тормозов. Мои руки в земле. Нет, это совсем не земля…
Я мало помню из того, что случилось потом. Залитая виски барная стойка, осколки разбитого куба, скрипящие под подошвой ботинок. Помню, как колотил в огромное окно, пытаясь вырваться из этой душной, пропитанной запахом алкоголя и приторно-сладким запахом лилий, клетки в черный бескрайний космос. Стекло сотрясалось от моих ударов, и звезды за ним начинали дрожать, вытягиваясь на миг в длинные светящиеся иглы.
***
— Как он, доктор?
— Жить будет.
— Ну не знаю, мне все же кажется, это жестокость – изолировать психологически нестабильных пациентов на такой долгий срок. И кто эта светящаяся баба?
— Очевидно, его жена – Нина. По крайней мере, он так думал. Она с дочкой погибла в автокатастрофе два года назад.
— Откуда вы это знаете? — с недоверием сощурив глаза, поинтересовался Интерн.
— Одним из обязательных условий контракта было ведение аудиодневника, — доктор показал глазами на лежащий на тумбочке рядом с кроватью диктофон. — Человеческий разум, друг мой, самый искусный фокусник и манипулятор. Ему проще выдумать новую реальность и уйти в нее, чем принять страшную правду. И не забывай: эксперимент проводится в лабораторных условиях, и то, что пациент этого не знал, не делает его опасным. Любое вмешательство в человеческое сознание – это риск.
— Даже не знаю, что было бы лучше для меня: продолжать жить в иллюзиях или принять эту, как вы говорите, правду?