По серой бетонной стене скользнул яркий луч света, выхватив на мгновение из темноты улыбающееся лицо мальчика лет одиннадцати и женщины, в золотых волосах которой играло солнце. Фото было любительское, но очень удачное. Их сфотографировал случайный прохожий, который в тот момент проходил через парк.
— Смотри-ка, вылитый мама. Значит, будешь счастливым, — сказал он, прощаясь, и чуть приподнял в знак почтения свою шляпу.
— Ты веришь? — спросил я, пока воспоминания о том дне в парке окончательно не вылетели из головы. — В то, что я счастливый.
— Конечно, милый.
И немедля ее пальчики побежали по моим волосам.
— Мне страшно, — и губы снова гнет плаксивая гримаса.
Я знаю, плакать нельзя, я же мужчина. Но в гулкой тишине раздаются странные, пугающие звуки, и я никак не могу успокоиться. По углам снова зашептались страшные шепелявые старухи. Звук их неразличимых слов сыплется песком с потолка. Их пляшущие тени то вздрагивают по углам, то снова замирают, будто они водят свой ведьминский хоровод, отмечая поимку какого-нибудь беззаботного простака, который еще не знает, что как только их шепот стихнет – он окажется на дне их бурлящего котла.
— Спой мне, — утыкаюсь в мягкую, пахнущую розами мамину грудь. Жмурюсь. Теперь спокойно. Почти совсем не страшно. И только совсем чуть-чуть больно.
Слышу мамин тихий голос. И старухи сразу смолкают, только их недовольные крючковатые тени продолжают дрожать в углах.
«Ночью за твоим окном
Ходит сон, да бродит сон.
По земле холодной
Ходит сон негодный,
Ах, какой негодный,
Тот сон...»
Под ногами хрустят сухие ветки, втыкаются в плоть, колют, царапают, режут. Почти не могу идти, почти падаю. Но поднимаю глаза, а вокруг – уже не непроходимая чаща, а огромное лесное озеро, в черном зеркале которого отражаются звезды. Они горят так ярко, что режут глаза, и этот гул вокруг – это не сверчки. Это словно искрит и пульсирует в недвижимом холодном воздухе электричество.
Ноги совсем не держат, и так хочется пить. Превозмогая боль, делаю несколько шагов к воде. Падаю на колени, пытаюсь зачерпнуть пригоршню. Ничего не получается.
— Почему ничего не получается? — мой крик еще несколько минут мечется испуганным эхом между деревьями.
— Ну чего же так кричать?
Женщина – она стоит прямо посередине странного озера, которое, может, и не озеро вовсе, и подзывает меня.
— Иди же, иди. Не бойся.
И я иду. Она совсем не страшная. Наоборот – красивая. Вся словно соткана из яркого лунного света.
Делаю шаг, другой. Это, и правда – не вода. Может быть, это –– действительно, лишь огромное черное зеркало? Боль почти ушла, с каждым шагом мне все легче идти. Но звездный свет вдруг начинает виться, он ползет по темной амальгаме, как дикий вьюн. Цепляет за ноги и одежду. И слова голос:
«Первый сон я прогоню,
А второй заманю,
Чтоб плохой не снился,
А хороший сбылся,
Поскорее сбылся
Твой сон...»
— Мама?
Вдруг небо с грохотом обрушилось на землю, звездная пыль забила глаза. Несколько болезненных шагов, и я снова лежу, уткнувшись в мамину грудь. Ее рука медленно скользит по моей голове.
— Испугался? Не нужно. Это просто сон, — говорит она и наклоняется, чтобы поцеловать в лоб. Глаза ее улыбаются.
— Мне больно, — стараюсь сказать это спокойно, но в моих словах дрожат слезы. Я знаю, она слышит их. Так же, как и то, что она никогда не обвинит меня в том, что я слабак. — Я пить хочу, — поднимаю на нее глаза. Ее лицо почти спокойно.
— Знаю, — в ее голосе сожаление.
Я знаю, она попросит подождать, и я знаю, что соглашусь. Но после того, как сказал – стало легче. Она только улыбается. Поняла. Она всегда меня понимала.
— Помнишь, как я упал с дерева, когда спасал Мистера Мяуса? Все кричали вокруг, и только ты сказала: "Ты настоящий герой". А Мистер Мяус потом два месяца спал на моем гипсе в качестве благодарности за спасение.
Она усмехнулась, а в глазах ее слезы… И улыбка.
Вдруг стало тихо, и странный блуждающий свет погас. Зато все отчетливее стали слышны перешептывания старух. Они потекли из углов и нависли над нами.
— Мама!
— Не бойся, малыш, не бойся. Я никогда и никому тебя не отдам. Слышишь? Прочь! — закричала она, заслоняя меня рукой.
Тени недовольно заворочались, заскрежетали, защелкали, заскрипели железом, задергались, вздыбились огромные серые стены, словно вся комната вздрогнула и перевернулась на другой бок. В глаза ударил свет.
— Здесь еще выжившие, — крикнул кто-то. — Малыш, ты не бойся. Мы тебя сейчас достанем. Слышишь, — зачастил голос.
И снова тишина.
— Мама, нас спасут. Ты слышишь? Мама.
— Знаю, знаю, малыш. Конечно спасут, ведь ты –– счастливчик, — ее мягкие губы касаются моего засыпанного пылью лица. Она улыбается.
Рычание бульдозера, гомон десятков голосов, скрежет металла…
— Эй, привет.
Надо мной возникает широкое улыбающееся лицо. Руки коснулись шершавые пальцы.
Кружится голова и почти не чувствую ног, меня куда-то несут. Свет режет глаза. Надо мной то появляются, то исчезают лица. Они встревожены, они сосредоточены, они так же, как только что мама, улыбаются мне.
— Что с женщиной?
Я почти не разбираю слов, но почему-то снова и снова вижу, как человек отворачивается и качает головой, а внутри звучит голос мамы:
«Сны ведь снятся неспроста.
На заре роса чиста.
Бродит по росе мечта,
— Пусть она найдётся,
Явью обернётся
Мечта...»
* В рассказе использованы отрывки колыбельной из кинофильма «Цирк». Сл. В. Лебедев-Кумач.