Кузнечики стрекотали так, будто лето продлится ещё лет сто. Вдалеке время от времени пробегали вагоны, цокали по не убранным в грунт рельсам. В жарком неподвижном небе над Садами изредка пролетал очередной самолёт. Дети смотрели на самолёты с восторгом, а взрослые давно к ним привыкли. Почти все жители Садов высаживали по краям своих участков кусты аромики, и межи расползались по Садам душистым аромичным лабиринтом. В этом лабиринте и на прилегавших полях Итони был по-настоящему счастлив и не чувствовал себя большим, взрослым, десятилетним. Он вёл за собой на верёвке большой деревянный грузовик, который сам выпилил и сколотил в папиной мастерской для соседского малыша Мауни. Сияющий Мауни сидел в деревянном кузове и самозабвенно “рулил”. Оба мальчишки при этом рычали, изображая рёв мотора, каждый на свой лад. Один из пролетающих над Садами самолётов пристроился к ним третьим голосом. Мальчишки тут же перенеслись на воображаемое поле боя, где стали петлять на своей бывалой фронтовой машине, уходя из под обстрела вражеского истребителя. Впрочем, оба имели самое смутное и приблизительное представление о том, что такое война. Удрав от самолёта, экипаж деревянного грузовика сделал привал для поедания соседской аромики, потому что сад может быть и чей-то, но кусты, растущие ягодами наружу, точно не совсем чьи-то. Из-за живой ограды доносилось музыкальное радио, в каких-то дальних садах работали молотками - кто строил теплицу, кто чинил забор. Прочие соседи собирали урожай, или читали газету, или загорали. Однако это был день отъезда, и катание на грузовике было для Итони далеко не самым важным делом. Впереди были ещё дела поважней. Он отвёз Мауни к дедушке, а сам помчался домой, иначе мама стала бы ворчать, что он не пообедал.
Это лето заканчивалось слишком уж рано. Итони всегда считал окончанием лета тот день, когда они с мамой уезжали из Садов Хиронантры. Они уезжали, а отец Итони оставался, потому что жил теперь в Садах постоянно. Когда Итони было пять, отец впервые не поехал после каникул вместе с ними на материк, остался в Садах на зиму. И тем же самым летом Итони подружился с Ютаки. Тогда, пять лет назад, Итони впервые расставался со своей лучшей в мире подругой почти на целую жизнь - то есть, до следующих летних каникул. Так и не признав маминых объяснений, почему нужно уезжать, он ревел всю дорогу: пока они плыли на пароме через пролив, потом ехали через пол-континента на рельсовом транспорте домой, в Эктопол. Как странно, что родители не понимают, насколько серьёзны отношения, возникающие в таком возрасте. Не понимают, потому что не помнят. Потом Итони стал на целый год взрослее, и при новом расставании с Ютаки уже не ревел, а улыбался и начинал ждать следующих, пока ещё маминых, летних каникул. Ждать и придумывать, какой подарок сделает подруге через год. А потом Итони стал уезжать из Садов не только оттого, что мама работала в Эктополе школьным учителем, но и потому что сам Итони стал совсем взрослым человеком - пошёл в школу, в первый класс, потом во второй, в третий. И вот, шестое лето с Ютаки почему-то должно было закончиться почти на месяц раньше: аж 5-ого августа. И так же, как пять лет назад, у Итони оставалось обидное до слёз чувство, что отец и мать так и не дали понятного, убедительного объяснения творящейся несправедливости. Отец виновато прятал глаза и мычал что-то ободряющее. Мама отговаривалась тем, что её ждут неотложные внеплановые дела перед учебным годом. А ещё она, осуждающе поджав тонкие губы, смотрела на отца, и говорила, что ему тоже следовало бы подумать о своём будущем, и не только о своём. Чего именно она требует от отца, Итони не понимал - ведь это были отголоски разговоров, что родители вели в его отсутствие. Он не понимал, да и не хотел понимать. Со скоростью чемпиона по дачному пятиборью Итони доел окрошку, произвёл одиночный выстрел из “Мампасиба!” и убежал гулять с Ютаки.
Ютаки уже ждала его у лаза в дальней ограде, за которой начинались заболоченные поля и деревня хиронитов - крылатых кентавров, коренных жителей острова Хирон. Конечно, к деревне можно было выйти и через ворота. Но Итони и Ютаки предпочитали встречаться здесь, в секретном месте. Отсюда они убегали в мир своих фантазий и игр. Прежде убегали, а с этого лета - улетали. Ютаки всю зиму тренировалась, её крылья окрепли, и как только Итони приехал на каникулы, его подруга-хиронита впервые предложила ему совместный полёт. За два месяца Итони всё ещё не привык к высоте и всякий раз испытывал смесь волнения, страха и дикого восторга, когда они с Ютаки взмывали и кружили над полями, садами и рекой. Вот и сейчас он начал волноваться заранее, только подходя к тайному выходу в ограде. У кентавров не принято было говорить друг другу привет или что-то ещё в этом роде. Они встречали друг друга тёплыми искренними объятиями. И Ютаки приветствовала своего друга так же.
- Полетели на речку. Я тут кое что придумала, - нетерпеливо затараторила Ю, отпуская Ити.
- Полетели!
Итони сел на хрупкую спину своей подружки, крепко обхватив руками её талию, и после короткого разбега и нескольких мощных взмахов крыльями Ютаки взлетела.
- Только это будет страшно! - продолжила Ютаки, когда они уже взмывали выше деревьев у дальней ограды.
- А-а-а! - Итони старался перекричать свой страх. - Мне и так всегда страшно, когда мы летим! Ю, что ты ещё такое придумала?!
- Я придумала страшный престрашный прыжок с высоты! - продолжала Ю, даже и не пытаясь как-то успокоить друга. - Если не поймаю - упадёшь в речку. На повороте у скал очень глубоко - можно нырять с любой высоты.
- Прыжо-о-а-а-ок! - Итони мог только кричать. - Не поймаешь?! Юу! Ты ненормальная!
- Над рекой я крутанусь! - как ни в чём не бывало продолжала Ю. -Ты полетишь вниз, а я за тобой! У самой воды поймаю тебя за руку. Сможешь?
- А-а-а-а! Не зна-а-аю! Давай попробуем! - кричал ошалевший Итони. Хотя в душе он уже твёрдо решил во что бы то ни стало не испугаться.
- Ну тогда делаем! - возликовала Ю. - Если получится - больше не будешь бояться летать со мной! Никогда!
И чтобы было не так страшно - а Ю боялась не меньше, чем Ити - с дикими криками воинственных индейцев Чероки они полетели к скалам Хирида...
Ю сделала над водой уже два круга, а Ити ещё не вынырнул. На первом круге она тряслась, что Ити больше никогда не станет дружить с ней после такой неудачи. Ведь это она не смогла его догнать и в последний момент не достала до его руки. Сама едва вырулила, не ударилась об воду и не сломала себе крыло. На втором круге она думала, не пора ли нырять за другом. Тут из воды выпрыгнули барахтающиеся руки и голова Итони. Он шумно отфыркивался и старался отдышаться. Его глаза казались ещё больше, чем широко открытый рот. Плавал Ити хорошо. Он выгреб на отмель и сел на землю. Его трясло - наполовину от пережитого страха, наполовину от дикого восторга. Впрочем, всё как всегда, когда он летал с Ютаки. Хиронита осторожно подошла к другу, легла рядом и ничего не говорила, виновато заглядывая ему в глаза. Быстрее, пока окончательно не сдрейфил, Итони выпалил:
- Не вышло. Давай еще раз.
Но Ютаки была умной девочкой, хотя и старалась выглядеть совершенно бесшабашной хулиганкой. Поэтому она сказала Итони:
- Нет, Ити, в следующий раз давай. Полетели к бабушке, посушим твою одежду. Тебе же уезжать ещё. Вернёшься мокрый - мама тебя изругает.
Итони не смог бы выразить словами, как был благодарен подруге за это решение. Поэтому он только кивнул и весь промокший вскочил на ноги, готовый лететь куда угодно.
Юмиитаи - бабушка Ютаки - не походила на бабушку вовсе. А то, что ей уже много лет, было сразу понятно по её глазам и по лицу - четко очерченному, излучавшему даже не столько мудрость, сколько неколебимое спокойствие. И при виде детей она всегда улыбалась. И не просто улыбалась, а искрилась улыбкой. Юмиитаи была учителем, как мать Итони. Только учила она взрослых хиронитов. А из детей она учила только Ютаки, и только летать. А поучать вообще не любила. Вместо этого вспоминала какую-нибудь древнюю историю, сказку, легенду и рассказывала, а те, кто слушал, поучали себя сами. Увидев мокрого Ити, бабушка Юмиитаи не стала ничего спрашивать - сразу развела пожарче огонь, а потом помогла Ити развесить мокрую одежду. После оладий с вареньем и шумных детских откровений про неудачный опасный прыжок, бабушка не стала рассказывать никаких историй. Вместо этого она села поближе к огню, и сняв с шеи какую-то подвесочку, стала петь. Ютаки аж подпрыгнула, широко открыв глаза, и просияла изумлённой улыбкой. Но тут же сделалась очень серьёзной, села тоже к огню и стала внимать пению бабушки. Она мельком глянула на Итони, и он тоже сел к огню. Итони не понимал, что это всё значит, как не понимал слов песни. Но зато его подруга, похоже, всё сразу поняла, и за её серьёзностью прятались взволнованность и гордость. Допев песню, бабушка вручила ей подвеску:
- Возьми, Ютаки, свой первый родовой амулет. Кому ты его отдашь - только твоё дело. Никогда не торопись и слушай своё сердце.
Приняв амулет из бабушкиных рук, Ютаки надела его себе на шею и теперь просто светилась от счастья.
Итони настолько выразительно переводил взгляд то на подругу, то на бабушку Юмиитаи, что та сразу же поинтересовалась:
- Ты хочешь спросить?
Итони кивнул и тут же высказал свою догадку:
- Этот амулет - это как обручальное кольцо?
Он часто слышал в сказках и читал в книжках, как люди чем-то обменивались - чаще всего перстнями - и после этого обычно была свадьба. Бабушка рассмеялась и пояснила мальчишке:
- Нет, Ити. Это родовой амулет. Род, это не только родственники - дети, родители, мужья, жёны. Это любой, с кем ты породнился душой. За долгую жизнь тебе может встретиться много светлых душ, кому ты вручишь такие амулеты. Сегодня Ютаки получила первый свой амулет, и ей решать, кому он будет предназначен.
Тем временем день пошёл на убыль, одежда Итони высохла, и ему было пора возвращаться к родителям.
Ещё издали Итони увидел у ворот маму. Она стояла ровно посередине - между привычным ей миром и миром хиронитов, как будто их разделяла какая-то запретная черта. Стоящая у ворот мама ничего хорошего не предвещала. Ютаки тоже её увидела и приземлилась поодаль. Они с Итони коротко попрощалась, Ю пообещала придти проводить его и поспешно улетела. Пока шли до сада, мама молчала, плотно сжав губы. Всё, что ей хотелось сказать сыну, прямо так и рвалось наружу. Но мать не желала, чтобы сказанное слышали посторонние. Она всегда так делала - копила до самого дома, когда одни, и тогда уж говорила всё сразу. Так и в этот раз, зайдя в дом, она тут же принялась выговаривать:
- Как я и предполагала, - начала мать, обращаясь не к Итони, а к отцу, - гулять - это кататься на кентаврах! Сейчас он на ней летает. Дальше что? Всё лето так. Раньше хоть просто бегали вместе на реку.
Отец выглядел потерянным. И грустным. Он постарался улыбнуться матери, и сказать как можно мягче, что явно стоило ему усилий:
- Любовь моя, так неправильно говорить. Летают не на них, а с ними. Хирониты - это же не лошади, в самом деле. Они как мы - цивилизация. Даже не народ - цивилизация. Умнее, добрее и мудрее нашей.
- Извини, - начала саркастическим тоном мать, - боюсь, твоя любовь не уловила разницы: на них или с ними. И ещё не улавливаю, как это всё связано с полётами нашего сына. Опасными. И вообще.., - что вообще мать не договорила.
Отец уже ничего не отвечал, только смотрел на неё с каким-то безнадёжным осуждением...
- ...И что-то я не заметила, - продолжала мать без остановки, - в чём они нас обскакали, более умные, более добрые и более...
Здесь отец просто встал и вышел из комнаты, не дослушав до конца.
- Собирайся, нам скоро выходить, - сердито скомандовала мать сыну и сама принялась укладывать чемодан.
Итони понял, что всё, что она хотела высказать ему, досталось папе.
Отец сидел в мастерской среди досок, брусков ценного дерева, заготовок для мебели, ворохов стружки, курил и думал о чем-то похуже затяжных осенних дождей, которые скоро нагрянут в Хиронантру. Окно было распахнуто, но дым от сигареты не уходил из мастерской, повисая в неподвижном воздухе. Отец взглянул на вошедшего Итони и снова уставился в облако своих раздумий, висящее где-то неподалёку от облака сигаретного дыма. Последние два месяца сильно изменили Итони. Мир, в котором он жил здесь, в Хиронантре, сильно изменился. И он теперь видел, что мир его отца тоже не такой, каким Итони его представлял. У отца тоже есть что-то ещё. Кто-то.
- Папа. А у тебя тоже есть подружка-кентавр? - отважился наконец спросить Итони.
- Да.
Отец отвечал ему, продолжая смотреть в тяжёлые облака над верстаком. Итони не сразу решился на следующий вопрос.
- Пап. Ты поэтому не ездишь с нами домой?
- Это мама так захотела, Ити.
- Она сердится на тебя?
Отец неспокойно заёрзал на стуле.
- Это совсем не то, что она думает, Ити. Это называется дружба. Мама не понимает. Я люблю её, как и раньше - маму. Люблю. А с хиронитой Ашики у нас дружба. Это духовная связь.
- Духовная связь? - переспросил Итони.
- Вырастешь - поймёшь. Всему своё время, Ити.
Отец снова посмотрел на Итони. Печально и внимательно, как будто пытаясь определить, действительно ли сын поймёт, когда повзрослеет.
- Но мама давно выросла, - размышлял вслух Итони. - Она не понимает?
- Люди вообще ничего не понимают, - отец начал нервно тушить окурок. - Они понимают только то, что уже есть в их жизни. Всё остальное отрицают. Они не признают, что кроме их жизни есть чья-то ещё, и главное - что эта чья-то жизнь может быть совсем другой. Люди не нужны этому острову. Не нужны вместе со своими башнями, рельсовой дорогой, самолётами, со своим радио и газетами, со своими бумажками в кошельке. Кроме нас никому здесь это не нужно. Хиронитам всё это не нужно. Они совсем другие. И это их остров. Они здесь хозяева, а мы у них в гостях. Но человек же такая тварь - слово “другой” перечёркивает красной чертой любое равенство. Тот, кто не шуршит нашей бумагой, не строит танки и корабли, радиостанции, каменные дома, летает на собственных крыльях, не носит полицейскую форму - тот не может владеть островом, потому что он отсталый. Отсталый! Это мы отсталые со своими примитивными потребностями. Всё что нам нужно, это кого-нибудь… - отец осёкся, вдруг осознав, что говорит всё это десятилетнему ребёнку. “Хорошо про войну не начал…” - подумал он и виновато посмотрел в глаза сыну. Итони перевёл взгляд в лазурную тишину за окном, о чём-то размышляя. Ухватив форму своей мысли, он спросил:
- Пап. Мы летаем с ними, потому что сами не умеем. А зачем им летать с нами?
Отец не ожидал такого серьёзного вопроса. Глаза его заметно потеплели. Он внимательно посмотрел на Итони и сказал:
- Полёт, так же, как любовь - это то, что можно разделить.
Итони больше не хотел ничего говорить. Это уже было не нужно. Он вдруг почувствовал, что у них с отцом есть что-то общее, чего не было раньше. “Духовная связь”, - вспомнились ему два непонятных слова, сказанных отцом.
Ютаки пришла в Сады попрощаться с Итони перед отъездом. Мать, выйдя на межу с чемоданом, увидела Ютаки и по обыкновению неодобрительно поджала губы. Ютаки всё прекрасно понимала. Её глаза стали вдруг на несколько лет старше, и вцепившись в руку Итони, она сказала: “Не серди маму. Я очень хочу, чтобы следующим летом ты снова приехал.” Затем неожиданно сняла свой родовой амулет, повесила его изумлённому Итони на шею, и не дав опомниться, крепко обняла своего друга. Итони ответил ей таким же отчаянно крепким объятием. Целую вечность длинною в минуту он сжимал в своих руках тепло её сердца, чувствовал тепло её рук, шеи, щеки. Ему было всё равно, как относится к этому мать. Он едва сдерживал слёзы, которых сам не мог до конца понять - были они от счастья дружить с Ютаки, от горести долгой разлуки или от неясных предчувствий. “Я обязательно приеду”, - сказал Итони и, стараясь улыбаться, пошёл к матери, перехватил у неё из рук тележку с чемоданом и пошёл следом по меже к выходу из садов. Ютаки так и стояла, не сходя с места, а Итони всё время, пока они с мамой не скрылись за поворотом межи, шёл по дорожке спиной вперёд, волоча за собой тяжёлую тележку, и не сводил глаз с подруги, только что подарившей ему свой первый родовой амулет. Ютаки всё стояла там, пока отец Итони, виновато улыбаясь и пряча взгляд, не скрылся в зарослях аромики на своём участке, пока рельсовый вагон, цокая вдали за садами, не увёз Итони к парому, пока солнце не скрылось за горизонтом, догоняя паром.
Всю ночь на пароме Итони не сомкнул глаз. То вертелся с боку на бок на кровати и не мог заснуть, то сидел у столика и таращился в иллюминатор, то прокрадывался тайком в коридор и убегал на палубу. И везде его преследовали голоса из радиоприёмника матери, гневно твердившие на протяжении лета: “Угроза цивилизованному миру... Стали жертвами пагубных страстей... Противоречит гуманистическим идеалам… Пренебрежение к прогрессу... Духовный упадок... Не допустить... Очистить небо..." И ответ матери на его вопрос, за что на радио ругают хиронитов: “Когда вырастешь - поймёшь. Надеюсь...” Итони вспоминал полёты с Ютаки, их игры, разговоры, бабушку Юмиитаи с её вареньем, оладьями из риса и древними легендами, и ему не хотелось вырастать и понимать. А ещё на всю ночь в нему привязалась самая страшная из бабушкиных легенд: про чёрного бога ветра Параскинотанта - худшего из богов. За скверный нрав и ужасные деяния другие боги лишили его крыльев. Не желая мириться с их волей, Параскинотант обратился к демону Антрацеросу и попросил изготовить ему крылья из чёрного металла, чтобы вернуться в небо и отомстить богам. Эта история меньше всего нравилась Итони и Ютаки, и они никогда не просили бабушку рассказать её снова. Но ночью на пароме чёрный крылатый изгнанник словно ходил за Итони по пятам, вторя радиоприёмнику: “Стали жертвами пагубных страстей... Противоречит идеалам… Очистить небо…”
Около семи утра они пересели с парома на рельсовый экспресс, и с поспешностью вора поезд помчал их в глубину континента. Мать Итони заметно повеселела. Она сидела у окна, смотрела на знакомые пейзажи и грызла семечки. Итони не хотелось ничего. Едва зайдя в купе, он сел на нижнюю полку, уставился в стену перед собой и просидел так не меньше часа, иногда односложно отвечая на редкие вопросы матери. А потом перед ним стали возникать отчётливые картины. Тысячи видений, как одно непрерывное. Эти видения не были снами. Они просто были. Они были. Были наяву. Тысячи хиронитов и людей среди домов, садов и полей Хиронантры остановились и обратили взоры к небесам. Тысячи глаз были прикованы к трём тёмным точкам - к трём чёрным самолётам в утреннем небе Хиронантры. Среди многих тысяч, смотрящих в небо, Итони увидел свою подругу. “Ютаки”, - вырвалось из его дрогнувших губ. “Что ты сказал, дорогой?” - переспросила мать, продолжая рассеянно таращиться в окно. А по щекам Итони уже ручьём бежали слёзы, и были они неизмеримо горше, чем пять лет назад. Через несколько секунд амулет у него на шее вспыхнул, оставив глубокий ожог, и обратился в чёрный уголь, вместе с сотнями тысяч других амулетов Хиронантры.