«Данным сообщаю, что Константин Андреевич Никонов пятого августа встречался с уже арестованным ранее гражданином Молчановым. Проходя мимо с другой стороны кустов, слыша их разговор, касающийся обсуждения свержения власти и раздачи министерских постов, как сознательный гражданин решил дослушать до конца и сообщить куда следует. Никонов согласился на пост министра культуры в случае победы контрреволюционного заговора. В свете этого прошу принять меры в отношении выше указанного товарища гражданина».
Ни даты, ни подписи. Ещё и на машинке. Отвратительно. И почему-то от листка пахло леденцами.
Константин помнил, как неприятно поразил его слог доноса. Как будто нарочно корявый, словно кто-то старался за этой корявостью скрыть своё настоящее лицо. Неужели кто-то знакомый? Впрочем, это скоро стало неважно. Ложный донос (разговор был, да, вот только ни на участие и уж тем более ни на какой пост Константин не согласился) сделал своё дело — Никонова арестовали, на первом же допросе показали эту, с позволения сказать, бумажку, а через три недели осудили. Такие дела в то время делались очень быстро.
И вот годы спустя он узнал о своей реабилитации. А значит, появилась возможность узнать хоть что-то. Вот бы оказаться в архиве или где там нынче хранят подобные вещи!
Но увы — Никонов был слишком далеко и мог действовать лишь через тех, кто остался там, в Городе. Жена и лучший друг — а это уже немало. Собравшись с силами, Константин связался с супругой.
Когда-то она совсем юной девочкой пришла в его редакцию на практику от института. Он с первого дня стал выделять её как будущего прекрасного специалиста, и лишь потом понял, что дело не только в её профессиональных способностях. Константин боролся со своими чувствами полтора года. А потом признался. И тут выяснилось, что что чувства взаимные, что её не пугает ни разница в возрасте, ни разница в статусе и что всё теперь будет хорошо. И действительно — Ника оказалась лучшим, что было в его жизни.
— Костя, ты с ума сошёл. — вздохнула жена, когда он рассказал ей о своём желании. — В эти архивы даже Феликс с его подозрительными связями не попадёт. А уж по твоему делу… Он до сих пор переживает, что не смог тебя вытащить, а ты ещё такое придумал!
— Вот пусть прекратит переживать и с архивами поработает. Историк он или кто, в конце-то концов! — усмехнулся Константин. — А я уж тут попытаюсь что-нибудь узнать. Поспрашиваю народ, есть с кем пообщаться.
Ника только головой покачала. Она тоже хотела выяснить, кто разрушил её прекрасную тихую семейную жизнь, по сути, только начавшуюся (прожили вместе они всего полтора года), но не знала, с какой стороны раскручивать этот клубок подозрений. После приговора прошло почти десять лет, и за это время никто из знакомых никак себя не выдал. Если, конечно, это был кто-то знакомый. Впрочем, это мог быть кто угодно — завистники, менее удачливые коллеги, её, Ники, поклонники и даже его поклонницы. Вокруг мужа всегда было много людей. И как среди них вычислить доносчика и предателя?
Взяв с жены обещание поговорить с Феликсом, Константин направился в небольшой кабачок на краю поселка, где он теперь обитал. Туда стекались новости и сплетни со всей округи, там же можно было пообщаться с путниками, пересыльными и прочим разношёрстным людом.
Сегодня кабачок был на удивление многолюден. «Новая волна репрессий? — удивился Никонов. — Или война?»
Он прошёл к стойке, за которой сегодня работал Мирослав — хозяин заведения. Попросил чашку кофе, устроился поудобнее и стал оглядывать новоприбывших. Вдруг кто-то похлопал его по плечу.
— Ого, и вы здесь? — обернувшись, Константин от неожиданности чуть не уронил чашку. Перед ним стоял следователь, допрашивавший его десять лет назад. — Какими судьбами, Андрей Вадимович?
— Да теми же, что и вы. Только вас оболгали, а я всё делал вполне сознательно.
— Любопытно. Вы, оказывается, не только палач, но и контрреволюционер, бунтовщик и шпион. Весело. Ну, рассказывайте.
Бывший следователь и бывший обвиняемый сидели друг напротив друга и долго разговаривали. Теперь им было нечего делить. Наконец, полностью расположив собеседника к себе, Константин спросил:
— Знаете, все эти годы мне не даёт покоя одна мысль… Почему от того листка пахло леденцами?
— Какого листка? А, донос! Всё очень просто — мы его обнаружили в коробочке от монпансье. Кто-то подкинул её ночью к двери комиссии, представляете? Ох, как я радовался, вы бы знали!
— Да знаю я, что вы давно на меня зуб точили. — усмехнулся Никонов. — А что с коробочкой в итоге?
— Да вроде кто-то из сотрудников забрал. Не вспомню, кто именно. Кажется, такой ему как раз и не хватало.
Константин покивал, задал для приличия ещё несколько вопросов, сам ответил на вопросы собеседника, после чего попрощался и удалился к себе. Улёгся поудобнее, уставился в потолок и стал размышлять.
Монпансье, значит… Ах да, действительно — в тот год одна из фабрик начала выпускать эти леденцы в красивых коробочках с видами городов. И бывшая столица будто с ума сошла. Все кинулись скупать новинку, менялись повторяющимися, охотились за недостающими. Никоновых это помешательство миновало — сладкое они оба не особо любили, а покупать монпансье только ради красивой коробочки считали глупым.
Константин стал вспоминать, кто из знакомых увлёкся этой модой. На ум пришли несколько коллег, пара поклонников жены и… Феликс.
Феликс Вишневецкий, его лучший друг с самого детства. Потомок какого-то польского обедневшего рода, пару веков назад перебравшегося в Россию, тёзка Дзержинского и Юсупова — видимо, всё это и создало удивительного человека, сочетающего в себе множество несочетаемого. Вот только на предательство он точно не способен. Да и ради чего? Из-за чего? Неужели накопил какие-то старые обиды и…
Да нет, бред какой-то.
Константин вскочил и помчался к месту встречи.
***
Феликс уже ждал его. Сидел на камне, рассматривал какую-то букашку в траве. Увлекшись, даже не услышал шагов друга. Никонов встал рядом, скрестил руки на груди, откашлялся. Феликс вздрогнул:
— Какого чёрта, Костя?! Ты теперь всегда будешь вот так подкрадываться?
— Порой надо быть незаметным. Особенно когда несёшь в ЧК анонимку. — сухо ответил Константин.
— Что, прости? — недоуменно уставился на него друг. — Какую анонимку? Зачем анонимку?
Никонов прищурился. Феликс явно не понимал, о чём речь. Это хорошо.
— Которую в ЧК на меня написали. И мне тут рассказали, как доставили.
— И как? По почте, что ли? Или птичка на хвосте принесла?
— Нет. В коробочке с золотой рамочкой. Или с серебряной. Или вообще с бирюзовой. Таких подробностей я не знаю. Ушла коробочка. А я бы на неё посмотрел. Вдруг у тебя такая была, а потом пропала.
— Так. — Вишневецкий выпрямился, посмотрел на друга. — Объясни нормально.
— А что тут объяснять. Донос, оказывается, принесли в коробочке от леденцов. Ты, помнится, такие собирал…
Его речь прервал сильный удар в челюсть. Никонов согнулся от боли, а когда выпрямился, друга рядом уже не было.
Доигрался.
Через несколько минут Феликс появился вновь.
— Ты совсем рехнулся. — сердито сказал он. — Я аж проснулся от возмущения. Еле уснул снова. А теперь рассказывай, что за х… прости, ерунду ты тут придумал и почему решил меня обвинить.
Константин улыбнулся: если в речи Феликса начинает мелькать нецензурщина, значит, он действительно возмущён и оскорблён до глубины души.
Рассказал всё по порядку.
— Коробочка от монпансье, говоришь… — задумчиво протянул Вишневецкий. — Слушай, а это может быть неплохой зацепкой.
— Феликс, их же тысячи, этих коробочек, весь город за ними охотился.
— В том-то и дело, что не тысячи! — торжествующе объявил Феликс. — Это была ограниченная партия. Точно не скажу, но каждого вида было всего пара сотен, кажется. Кто ещё из знакомых, кроме меня, их собирал?
Никонов перечислил тех, кого вспомнил.
— Вот что мы сделаем. Ты повспоминай, попытайся понять, кто из них действительно мог до такого дойти и желать тебе смерти. А я пороюсь в архивах. Кое-куда у меня доступ есть. — Вишневецкий хищно улыбнулся. — Ладно, а теперь рассказывай, что ещё интересного произошло в загробном мире и кого ты тут повстречал!
***
Константин сделал несколько шагов назад и окинул взглядом своё творение. На стене он развесил листы бумаги с именами охотников за коробочками. Под каждым кратко описал отношения с ним, набросал возможные мотивы. И теперь внимательно изучал, пытаясь понять, с кого начинать.
Скрипнула дверь, и Никонов услышал лёгкие шаги.
— Так вот как ты теперь живёшь, — произнёс родной голос. Константин улыбнулся и обнял жену:
— Не хватает женской руки, да? Ну извини, тебе ещё рано сюда перебираться.
— Тебе, наверно, виднее. А что это у тебя? — Ника заметила развешенные бумаги. Выслушав мужа, прошла вдоль стены. — Чайкина вычёркивай, он после твоего расстрела чуть с ума не сошёл от горя. Вы же, насколько помню, собирались какой-то безумный словарь составлять. Так что доносчик разрушил ещё и его мечту. Кто у нас ещё здесь… Ну да, вполне вероятно. Нуууу… Ладно, надо подумать. Нет, тут вряд ли. Ага, ага… — она словно отметила для себя каждый листок, запомнила все фамилии. — Попробую наших общих знакомых вывести на разговор. Кроме Зайцева, он, не поверишь, в лагере за растрату.
— Каждого? — изумился Никонов. — Это ж сколько времени тебе понадобится?
— Вечер. Всего один мемориальный вечер. — встретив недоуменный взгляд мужа, Ника вздохнула. Подошла к нему, взяла за руки: — Милый, на следующей неделе будет десять лет, как…
Константин выдохнул.
Десять лет. Он хорошо помнил то последнее утро, промозглое, ветреное, холодное. Боль, пронзившую тело, и почти мгновенную смерть. Тьму, длившуюся, казалось, целую вечность. А потом он пришёл в себя здесь, в этом странном месте на границе всех миров. Мирослав и его семья помогли освоиться, а позже научили находить, приманивать и держать сны близких людей. Так Никонов достаточно быстро наладил связь с женой и другом, чем обрадовал первую и надолго выбил из колеи второго.
И вот жена говорит, что там готовят вечер его памяти. И, похоже, от этого вечера очень многое зависит…
***
Ника оглядела собравшихся. Все они когда-то работали, дружили, просто были знакомы с её мужем. И наверняка кто-то из них написал тот чёртов донос. Она не брала в расчёт только Феликса и Алексея Чайкина, которого так потрясла смерть Никонова, что он оказался в больнице. И вообще, если собираешься составлять с человеком словарь, то точно не будешь подводить его под расстрел. Это потом, когда дело сделано, возможен такой поворот, но идея была только на стадии обсуждения.
А вот заместитель Кости Леонид Прохоров вполне мог. Они оба претендовали на должность главного редактора. Комиссия отдала предпочтение Никонову, так что Леонид вполне мог затаить обиду. А учитывая, что в итоге место досталось именно ему… Ника мысленно поставила возле Прохорова огромный вопросительный знак.
Ещё один зам — Пётр Голицын. Этому вообще всё равно, кто возглавляет редакцию, лишь бы не мешали заниматься его темой. Так что вряд ли, вряд ли. Он и сейчас здесь только потому, что нужна передышка между написанием статей.
Корректор Зиночка Веселова. И характер под стать фамилии. Влюблена была в Константина как кошка. Хотя эта скорее Нику отравила бы, чем чужими руками убивать самого Никонова…
А вот ещё двое — поклонники Ники. Федя Трошин и Паша Смолов. Оба, кстати, были на свадьбе. Второй, правда, почти сразу уехал из города и вернулся буквально пару месяцев назад. А первый вряд ли набрался бы смелости написать донос, даже анонимный. А если бы набрался, то за десять лет обязательно себя выдал бы. Нет, эти двое вряд ли… А от эти… А вон тот… и вообще…
— Ника, Ника! — в зале появился Вишневецкий и поспешил к вдове друга. — Я нашёл описание коробки! — заговорщицким голосом заявил он.
— Опять твои подозрительные связи сработали? — улыбнулась Ника и взяла из его рук листок с описью: — Ага… коробочка от монпансье «Чудеса света» с видом Лондона, с серебряной рамкой, размером… ага… А чем нам это поможет?
— Моя такая на месте, так что Костя может быть спокоен. — хохотнул Феликс. — А то придумал…
— Не обижайся на него, ты же знаешь, у него порой очень нестандартные и радикальные методы.
Вишневецкому оставалось только согласиться.
На трибуну тем временем поднялся его давний знакомый и коллега Игорь Савин. Любопытно, что в жизни Феликса он появился в отсутствие Никонова — тот в годы войны писал репортажи с фронта, подолгу отсутствовал в городе, оказался по долгу службы в Англии, откуда потом долго выбирался.
Стоп. Англия. То есть коробочка выбрана не случайно?
До него донёсся голос выступающего:
— И как удивительно получается — именно Лондон решил его судьбу. Останься Константин тогда за границей, может, здравствовал бы и поныне.
Ника и Феликс переглянулись и, не сговариваясь, направились к Савину, сходившему с трибуны.
— Лондон, говоришь, судьбу Кости решил? — с места в карьер начал Вишневецкий. Савин удивлённо посмотрел на него. — А откуда про Лондон сведения?
— Ну… — замялся Савин. — Он же из Англии возвращался.
— Муж никогда не был в Лондоне. Дальше Брайтона его группу не пустили. — подала голос Ника. — Это известно всем, кто с ним знаком.
Савин беспомощно оглядел собеседников. В его взгляде мелькнул страх. Ника заметила, что у Феликса потемнели глаза, — верный признак приближающейся вспышки гнева. Вокруг начал собираться народ.
Вишневецкий достал из внутреннего кармана пиджака листок с описанием коробочки и буквально сунул её Савину под нос:
— А на этом фоне твои слова про Лондон воспринимаются совсем по-другому. Ты тот чёртов донос написал? Ты отправил моего друга на смерть?! За что? Ты же даже не знал его толком.
Савин пробежался глазами по тексту, поднял взгляд на Феликса. Страх пропал. Он открыто посмотрел на окруживших его людей и запальчиво произнёс:
— Ну, раз уж ты всё равно докопался… Да, я! Потому что я должен быть твоим лучшим другом, а не этот заносчивый журналист! Потому что мы с тобой одного поля ягоды, мы думаем одинаково, мы работаем над близкими темами, мы по всем параметрам дополняем друг друга. Если бы мы были разного пола, то были бы идеальной парой! А этот… этот… с его вечными насмешками, ухмылочками… Я надеялся, что вы меньше станете общаться, когда он женился на этой девчонке, но ничего не изменилось. Почему ему и жена молоденькая, и прекрасный друг, а мне ничего? Девчонка не в моём вкусе, а с тобой мы подружились. А потом я услышал его разговор с Молчановым. И понял — вот он, мой шанс! И вроде…
Феликс сжал кулаки, собираясь пустить их в ход, но с удивлением увидел, как Савин оседает от неожиданного удара, — это Ника, вложив в кулак всю накопившуюся боль и внезапную ненависть, размахнулась и от всей души приложилась к лицу доносчика. Разъярённой кошкой она кинулась было, чтобы добить противника, но Вишневецкий успел удержать её. Теряя сознание от нервного напряжения, Ника успела отметить, что зал неожиданно заполнился голосами — собравшиеся наперебой стали обсуждать происходящее, кто-то бросился звонить в органы, кто-то в скорую…
***
Константин с удивлением слушал рассказ Ники и Феликса. Когда они закончили, встал, прошёлся по берегу. Вернулся к близким.
— Я мог подумать на кого угодно. — произнёс он. — Я думал, что кто-то хотел отнять у меня жену, должность… Но занять моё место как друга… Это, конечно, что-то новенькое…
— Только, Костя, тут такое дело… — сказала жена. — Мы вряд ли сможем привлечь его по закону. Отболтается, сошлётся на помешательство… Да и доказать его авторство мы вряд ли сможем.
— Здесь будет суд. Уже готовятся. — откликнулся Никонов. — Мне уже сообщили.
— Теперь ты исчезнешь? Не будешь больше к нам приходить? — вдруг спросила Ника. — Знаешь, как неотмщённые души, которые наконец добились справедливости…
— Ещё чего! — усмехнулся Константин. — От меня не так-то просто отделаться.
— Не сомневаюсь. — улыбнулся Феликс. — Да мы и рады. А коробки от монпансье я, пожалуй, выброшу. А то мало ли…
Никонов смотрел на друга и впервые в жизни и смерти не знал, что ему ответить. И, как ни странно, был этому несказанно рад.