Вечером 15 января 1916 года в реке Малая Невка в Санкт-Петербурге под Петровским мостом было обнаружено тело мужчины. Бородатое лицо утопленника имело следы жестоких побоев. Руки его были связаны за спиной, на шее виднелась борозда от верёвки. Саму верёвку сняли, непонятно зачем, ведь было видно покойнику уже не помочь.
Вскоре прибыли полицейские. Мало по малу собирались зеваки, не смотря на промозглую погоду народу всё прибывало. Проезжающие по мосту повозки и разбитые тарантасы притормаживали и любопытные обступали записывающего на бумаге дознавателя. Молодые барышни вскрикивали, причитали и плакали. Многие сразу опознали любимца женщин, не то лекаря, не то тибетского мистика Матвея.
Покойный Матвей отродясь на Тибете не бывал. При жизни, слово чудное не знал, но молчал многозначительно, когда о том спрашивали. Ведь был он мужиком смекалистым, да с хитрецой. А как ещё, в ту пору, бедному дворянину выжить? Папенька Матвея Сергеевича младшему сыну ничего не отписал, потому сам с имением управлялся плохо, что приводило, большей частью, к убыткам. А как отец скончался, в наследство вступил старший сын, который успел получить и блестящее образование и военные заслуги.
Матвей не получил ничего. В гимназию папенька его не отправлял, отговариваясь тем что, старшему надобно деньги слать – как известно, жалованье у военных не большое. А Мотька болтался в селе Покровском всем без надобности. Кухарка Авдотья приглядывала за ним, иной раз крынку молока нальёт, да краюху хлеба сунет. Жалела всё Матвеюшку, без матери малец растёт, а отцу и дела нет. Грамоте, вон, староста со своими робятами обучал барчука, видано ли такое?
А когда остановился не подалёку цыганский табор, Матвей всю зиму бегал к цыганам на постой. Те барчука не прогоняли. Пряники медовые и пироги с капустой, которые он в гостинец приносил, детворе по вкусу пришлись. Хорошое время было. Песни, танцы по вечерам. Но пуще всего нравились Матвею кулачные бои, да разные цыганские хитрости и уловки. В неполные двенадцать лет научился молодой барин, Матвей Сергеевич, как старую кобылу продать будто молодую, подпилив ей зубы напильником. Фокусами обманными овладел и морду набить, коли что не так, тоже мог.
А по весне, сбежал с цыганским табором, только его и видели. Ох и поскитался парень по деревням и сёлам. Сначала с цыганами кочевал, а потом с паломниками по святым местам ходил. Последнее ему больше приглянулось. Святых, да божьих людей всегда на Руси привечали, подношения давали, голодным и битым – точно не будешь.
Жаль не успел Матвей увидеть развал Российской империи. В столице то он оказался, когда весь высший свет захватила мода на мистицизм. Серебряный век катился к концу и начало упадка предрекало появление всевозможных французских лекарей, тибетских травников и гипнотизёров. Город был наполнен чайными, кружками и салонами, где промышляли не то чудотворцы, не то мошенники.
Артистизм и беспринципность позволили красивому, статному Матвею быстро влиться в ряды этой нечестивой братии. Он умело вёл рассуждения о философии, козырял знакомствами с ректором духовной академии Сергием, архимандритом Феофаном и божился, что скоро будет представлен самой императрице Александре Фёдоровне. Чтобы сойти за умного, иногда подолгу молчал и проникновенно смотрел, применял цыганский гипноз. Дамы были от него без ума. Ведь говорили гадать он умеет и будущее предсказывает. И если какая спрашивала его о главном событии своей жизни, тот ничуть не смущаясь, отвечал:
— Ваше самое главное событие, любезная моя, ещё впереди.
Страсть охочий до женского полу Матвей, стыда и совести не имел. Потому легко примкнул к религиозной секте Хлысты, процветающей в Санкт-Петербурге. С этими староверами предавался он оргиям и разврату по ночам. Они считали, что людская проблема – это плоть, потому надобно её истязать и хлестали себя хлыстами, чтобы в них вселился Святой дух. Секта была запрещенная, потому что заканчивалось сиё свальным грехом. В религиозном экстазе, люди не замечали, как превращались в скотов. Матвей это видел и пользовался этим. Себя особо не хлестал, а бабам грех было не поддать. Проводись их сборища по подвалам и баням. А чуть свет, Матвей Сергеевич – в храм. Да, как на колени кинется пред образами и давай поклоны бить. К ряду несколько часов простоять мог в молитвах, да покаяниях.
А меж тем, по городу шептаться стали, что божьего человека укокошили изверги проклятущие. И как рука поднялась на святого человека? Правда и другие поговаривали, мол, не зря грехи то замаливал, поди к хлыстам ходил, вот они его и порешили.
В Матвее, удивительным образом, уживались грех и религиозность. Он блудил ночью и молился днём, бил земные поклоны и пользовался глупостью местных барышень. Вот такой был мужчина – прохиндей, одним словом. Был, да кончился.
Аккуратным почерком записывал всё, что удалось обнаружить начальник сыскной полиции.
Устало поглядывая в сумеречное окно, он вздыхал. Не каждый день попадаются ему такие дела. Уж больно противоречивой личностью оказался этот лекарь Матвей. Да бог с ним.
Я очнулся от тупой головной боли. Господи, как же раскалывается голова, словно кто топором рубанул. Я застонал и не открывая глаз, попытался ощупать лицо и затылок. Вот же нажрался я вчера, свинья, свиньёй, прости Господи. Проводя по затылку, я матерясь и чертыхаясь нащупал чьи-то длинные патлы. Вот окаянные, парик на меня пьяного надели, ну я им сейчас. Еле разлепил глаза и дёрнул эту волосню. Боль пронзила с такой силой, будто скальп сымают. Ой, да что ж это? Приклеили что ли? Ну я щас вам пошучу! Пошатываясь поднимаюсь на ноги. Где я? Каморка маленькая, тёмная, ощупываю что-то похожее на бадью, только побольше. Господи, господи… Замуровали за грехи мои тяжкие.
Нащупал дверь, ручку, может я спятил или с перепою ещё не отошёл, вот мерещится всякое. Нажал на ручку, дверь открылась и в каморку хлынул дневной свет. Огляделся. Странная, белая комнатёшка. Ванная похоже, как у господ. Где же я, Господи? И где хозяева?
— Люди добрые, есть кто? – высунул я голову из ванны.
Вокруг сплошь незнакомые предметы, мебель. Обошёл добротные, чудаковатые комнаты. Может гостиница какая? Вот уж, напился я вчера, ничего не помню. Как попал сюда, почему один? Вдруг заметил полуголую девку, с распущенной косой. Боже ты мой, я в борделе!
Шатаясь шагнул на встречу девке и заорал во всю мочь:
— Стой, поганка!
И чуть не разбил огромное в пол зеркало. На меня смотрела баба. Я ощупал лицо. Бороды не было. И баба выпучив на меня глазищи, тоже ощупывала лицо. Потом она схватилась за свою грудь, едва прикрытую розовым кружевом. Одновременно с ней, я мял свои упругие, женские… груди. Опустив голову, я увидел у себя то, что только что сминал и не увидел, то что так привычно было моей правой руке. В следующую секунду, я услышал душераздирающий крик. Господи, неужели, это я так визжал. Помилуй бог. Матвей, Матвей, во что ты опять вляпался чёрт патлатый?
Не давая мне опомнится, с шумом распахнулась входная дверь и на пороге возник мужик, без бороды, одетый, видать, по-иноземному. Завидив меня, он опешил и сказал:
— Лариска, ты что тут в одном бюстгальтере стоишь? Что-то случилось? Говорят, во всём доме пробки повыбивало, света нигде нет. Случайно не ты феном в ванне сушилась? Говорил же тебе – искрить там, электрика вызвать надо. Да что ты встала, как истукан. Тебя что ли током шибануло? Да, постой ты, дура…
Не дожидаясь, пока мужик речь окончит, бросился я прямиком вон. Бежал по длинной, лестнице, которая поворачивала и снова спускалась вниз, никак не кончаясь. Потом выскочил во двор и понёсся по странной, гладкой дороге. Лишь бы убечь. Следом бежал мужик и орал:
— Лариска, подожди. Куда же ты босиком по тротуару?