Два года они искали друг друга, думали друг о друге каждую минуту, и вот — сидят за одним столом. Передают друг другу приготовленные с любовью и радостью угощения. Они счастливы. Потому что лучший способ отпраздновать встречу, забыть об отчаянии и укрепить надежду — это еда. Потому что разделенный на троих маленький пир — это разделенные на троих частички трех сердец.
Катя берет в рот кусок мясного пирога. Вкус божественный. Она смахивает тут же навернувшуюся слезу. Протягивает другой кусочек Коле, но ловит себя на том, что вдруг думает не о нем, а о том, что за праздничным столом в «Теплом доме» их бывшие однокурсники точно так же были счастливы, вот так же сидели рядом, смеялись, украдкой касались друг друга носками сапог, локтями, взглядами.
Жевали.
Катя представляет, как по их телам пробегала дрожь наслаждения от лакомств. Вспоминает, как там, в «Теплом доме» руководитель практики единым точным надрезом высек из мертвого детского тела, как скульптор из камня, крошечный кусочек плоти, сочный, мягкий, неровный. До смешного маленький. Бережно положил его в рот.
Катя вздрагивает от этого непрошенного воспоминания и уже не может отделаться от ощущения, что у нее во рту не пропеченный хлеб, лук и прожаренный фарш, а подобие ее самой. Вкус лакомства становится вкусом человеческих тканей, и Каия перемешивает его со слюной и дрожжами. Глотает. Снова смотрит на Колю, на этот раз пряча в уголках глаз ужас.
А Коля рад, как же Коля рад снова быть со своими друзьями. Ему хочется снова обнять Катю, обнять Мохра. Но он сдерживается — для этого еще будет время. Или не будет никогда. После того как все это произошло – убийства, похищения, побег, расследование, - они теперь такие разные. Имеет ли он право их обнимать?
Коля протягивает Кате крошечные и совершенно круглые сладкие пирожки, которые обжарил в кипящем масле — быстро, чтобы они покрылись хрустящей корочкой, а внутри остались нежными и воздушными. Замечает, что рукав задрался, и тут же ставит пирожки на стол, а руку прячет. Только бы она не заметила, что все вены исколоты и еще не зажили. И неизвестно когда заживут. Он не хочет, чтобы она спросила: «Что это?» Потому что тогда ему придется ответить — а он еще не готов. Не готов рассказать, что перед сном хочет представить Катю, а видит Маришку и ее худенькое тело, зажатое в тиски на больничной койке. Тело, у которого вскрыт череп, а в остатки мозга вставлены многочисленные трубки: в них что-то постоянно втекает и вытекает.
Коля прикрывает глаза и сосредоточенно пережевывает пирожок, чтобы сладостью отогнать воспоминание, в котором Маришка, так похожая на Катю, выгибается под стимулирующими разрядами тока и опирается на жесткую поверхность койки лишь лопатками, затылком и пятками.
Вместо того, чтобы рассказать об этом теле и об экспериментах — о еженедельных заборах крови из одной руки и уколах гормональной смеси каждый четвертый день в другую — Коля поправляет рукава и снова улыбается. На этот раз Мохру.
Мохор наслаждается. Шарики из рубленого мяса, прожаренные на открытом огне, но при этом не подсохшие, наполняют его плотоядный рот пряной, сочной, густой волной. Хорошо. Давно он так вкусно не ел.
Коля смотрит на Махра. Смотрит на Катю. И неожиданно в голове звучит та самая мелодия. Мамина. Коля ей радостно улыбается, как старой родственнице. Не гонит ее прочь. Теперь он не задал бы матери глупый вопрос: «Зачем ты меня родила?» Теперь он знает зачем. Вот за этим. Чтобы сидеть за одним столом, чтобы украдкой плакать о прошлом. Чтобы украдкой мечтать о будущем. Втроем. Только втроем.
Мохор видит, как стекленеют у Эммы глаза — вкус угощения напомнил ей о чем-то страшном. Мохор видит, как и без того белая кожа Коли бледнеет еще больше, замечает, как он отдергивает руку, замечает множество красных точек и синяков от запястья и выше. Смотрит Коле в глаза, словно хочет ему передать: «Не беспокойся. Я ничего не буду спрашивать. Понимаю, что ты все еще должен вводить в себя препараты, постепенно уменьшать дозу, преодолевать ломку».
Мохор видел в лаборатории руководителя практики, а до этого в библиотеке «Тихого дома», множество медицинских книг. В них — схемы и рисунки, рассказывающие о том, как самые лучшие «мозги» студентов должны быть использованы не для еды, а для воспроизводства. Видел бессильно распластавшиеся на медицинских койках голые тела. Читал сухие инструкции: «К мясу должно быть подведено внутривенное питание, чтобы мясо не умерло от истощения преждевременно; руки и ноги мяса должны быть прикованы к кушетке, чтобы мясо не убило себя; мясо должно постоянно находится в сознании, чтобы сперма была не просто жизнеспособной, но и отменного качества».
На Коле вполне могли все это применять. Поэтому надо дать Коле время, чтобы он хоть немного забыл о похищении и плене, отпустил свой страх и свою боль.
Мохор по себе это знает. Ему тоже нужно время, чтобы избавиться от страха последних двух лет. Тот засел в его теле накрепко. В сутулых и напряженных плечах, в затравленном тяжелом взгляде, в руках, которые постоянно ищут себе занятие, словно боясь остаться не у дел. Мохор проглатывает шарик сладкого риса и заставляет себя улыбнуться Коле: когда ты будешь готов, ты нам все расскажешь. Сам. Заставляет себя улыбнуться Кате: пока что наши тела похожи на хранилища страха, но мы справимся. Превратим их в хранилища любви. Скоро. А сейчас просто будем пировать. Потому что нет средства лучше против отчаяния и страха, чем вкусная пища. За вкусной едой мы попытаемся спрятаться от правды «Теплого дома». Хотя бы на один вечер.
Мохор тянется за печеньем. За тем самым, которое так любили мальчишки его отряда. Жует, еле сдерживая слезы, и ему вдруг кажется, что крошки хрустят на зубах. Как кости.